[pineberry]

все знают, что я делаю когда мне плохо, я читаю izubr...

так что вы уж простите, но будет много всего...

(c) izubr

Шарлотта Миллер выходит из дома утром, но так темно, что в общем неважно, что там. Поскольку внутри Шарлотты Миллер и так так муторно - как будто бы ей под сердце вкрутили штопор. Шарлотта Миллер не моется и не молится, выходит из дома без шарфа и без ключа, идет к остановке бормочет из Юнны Мориц, как снег срывается с крыш, всю ночь грохоча. И снег срывается, тычется в грудь, как маленький, в ботинки лезет, греется, тает, ёрзает. Шарлотте хочется стать не Шарлоттой - Мареком. А может, Йозефом. Лучше, конечно Йозефом.
Я буду Йозефом, буду красивым Йозефом - твердит она, покупая билетик разовый, я буду носить пиджак непременно розовый и буду носить кольцо с голубыми стразами. На этом кольце будет инициалом ижица (она залезает в маршрутку, сидит, ерошится) Я буду трахать всё, что хоть как-то движется, и всё, что не движется, но со смазливой рожицей. Я буду жить по гостям и бухать по-черному, владеть уютной берлогой и Хондой Цивиком. Я буду ученым-физиком - ведь ученому положено быть сластолюбцем, неряхой, циником. Я буду ездить на школы и ездить в отпуски, кормить на море чаек и кашалотов. Я буду считать следов песчаные оттиски. И главное там - не встретить свою Шарлотту.
Нет, понимает Шарлотта, нет, я не жалуюсь, но обмануть судьбу - так не хватит денег всех. Шарлотта - это судьба, от нее, пожалуй что, и на морском берегу никуда не денешься.
А если Мареком - проще нащупать истину? Тогда бы я обманула судьбу заранее, была бы Мареком, парнем своим и искренним, без денег, без жилья и образования. Работала бы медбратом, любила б Шумана, мечтала бы когда-нибудь стать пилотом...
Нет, понимает, в кресле второго штурмана немедленно бы оказалась моя Шарлотта.
Куда мне деться, рыдает она неделями, я от себя на край бы света сбежала бы. Шарлотта себя ненавидит за поведение, сама она не выносит чужие жалобы. Она бы себе сказала в ответ: "Рыдалище, чудовище, истерище, да пошло ты!" Она бы себя послала в такие дали, что... и там бы не избавилась от Шарлотты.
Шарлотте сложно слезы и сопли сдерживать, внутри у нее не стихает, бурлит беда. Такое бывает, если поешь несвежего или внезапно влюбишься не туда. Но если от первого может помочь лечение, таблетки, клизмы, пост и визит врачей, то от влюбленности сложно - ведь в общем чем её сильнее глушишь, тем она горячей. Шарлотта ела последний раз, вроде, в пятницу, а нынче, пишут в календаре, среда. А значит, это не лечится, значит, тянется, такая зима, подруга, беда, беда.
А скоро новый год - и вокруг так весело, снежинки, елки, утки в печах шкворчат. Шарлотта сходила в гости во время сессии и там влюбилась в заезжего москвича. Он не похож на тех, кто во сне её зовет, он умный, худой, язвительный, ростом маленький. Она не любит таких - он похож на Йозефа и самую малость чем-то похож на Марека. Во сне к ней приходит высокий и положительный слепой глухой капитан далекого флота. И ей бы остаться с ним и прекрасно жить и жить... тогда бы, быть может, она не была Шарлоттой.
Шарлотте Миллер не пишется и не грёзится, Шарлотте Миллер снятся в ночи кошмарики, в которых она опять целуется с Йозефом, который вдруг оказывается Мареком. Шарлотта застывает женою Лота, слипаются снег и соль под ее ресницами. Пожалуйста, просит она, пожалей Шарлотту, а? Пускай ей лучше совсем ничего не снится. Пускай она изменится, будет бестией, она будет красить губы и улыбаться. Такая зима, Шарлотта, такое бедствие. Приходится быть Шарлоттой - и всё, и баста.

А ехать долго - по пробкам, по грубой наледи, кассир в маршрутке, снежная карусель. Потом она соберется и выйдет на люди и будет суетится и жить, как все. А нынче - сидит в маршрутке, ревет, сутулится, рисует варежкой солнышко на стекле. Глядит, как толстые дети бегут по улице и толстые мамы что-то кричат вослед. Весна нескоро, реки морозом скованы, в душе бардак, невыигрыш по всем счетам. И Йозеф с Мареком едут в свою Московию, и в дождь превратился снег на ее щеках.
Она сидит в маршрутке, от мира прячется, боится, что вытащат, перекуют, сомнут.
Не трогайте Шарлотту, пока ей плачется. Не трогайте, как минимум, пять минут.


Так они залезают в твой мир и пьют его,
Чавкая, захлебываясь, вздыхая:
"Можно войти в Жж с твоего компьютера?"
"Можно, я присосусь к твоему вайфаю?"

Я убегаю, прячусь, сижу на корточках -
Но отказал спам-фильтр, дыра в системе.
"Можно, я одолжу у тебя ту кофточку?"
"Можно войти в тебя из твоей постели?"

День пролетит и ночь проползет тягучая,
Серыми клочьями лезет из неба вата.
"Можно, я полюблю тебя и помучаюсь?
Можно ты в этом сама будешь виновата?"

В общем-то, я не дока в вопросах этики,
В общем-то, я могу и послать подальше,
Только не понимаю, что делать с этими,
После того как ты себя всю отдашь им.

С цельными, как молоко трехпроцентной жирности,
С точными, как инструкции генеральские.
В этом лесу совсем не осталось живности,
Нужен хотя бы день для регенерации.

Не отпускают, пытаясь исчезнувший жар грести,
"Где ты"? - кричат - "Мы привыкли, приди, пожалуйста"!
Капают, капают, капают слезы жадности,
Чтобы их обменяли на слезы жалости.

Боже, они внезапны, как водка в тонике,
Люди умелой кисти, скульптурной лепки.
"Можно я разлюблю тебя после вторника?
Можно в четверг поплачу в твою жилетку?"

Как они знают свой текст, как они поют его, -
Будто "Michele, ma belle" или "Who by fire".
"Можно войти в ЖЖ с твоего компьютера?
Можно, я присосусь к твоему вайфаю?"

Нет, ничего такого особо страшного,
Сдать бы отчет и закончить весь этот чат.
Как же мне тоже хочется что-то спрашивать.

Только никто
не тянется
отвечать.



Пить по ночам нельзя. Петь по ночам нельзя. И танцевать без музыки тоже почти нельзя.
Можно смотреть в окно. Можно смотреть кино. Можно глаза зажмуривать, только внутри темно.
Пить по ночам нельзя. Будешь потом рыдать. Только уткнуться некуда, кроме как в свой рукав.
Есть по ночам нельзя. Всяческая еда, не принося спокойствия, переползет в бока.
Петь по ночам нельзя. Нот-то нет в темноте. Ноты - на то и ноты, чтоб избегать темнот.
Ты тут поешь-поешь, ноты не те, не те, да и слова не те, если не мимо нот.
И танцевать нельзя. Снизу соседи спят. Сверху соседей нет. Сбоку соседи есть.
Вот и сиди, сиди. Весь с головы до пят тихий, простой, пустой - даже не факт, что весь.
Быть по ночам нельзя. Воздух вокруг таков, что раствориться проще, чем не раствориться там.
Можно слушать. Сверчок. Четкий стук каблуков где-то по площади. Можно гладить кота.
Можно задернуть ночь. Можно огонь зажечь. Слушать, как лифт ползет, крадучись, к этажу.
Слушать, как гулкий ветер перебирает жесть, как потирает лапки древоточащий жук.
Можно гладить кота. Можно гладить белье. Можно взбивать подушку, нет, не мычащим "ты".
Можно смотреть в окно. Кто-то в ночи поет. Кто-то тоже боится, видимо, темноты.
Мама твердила: "Спи". Или придет Кащей. Бука, Баба Яга, Оле и Олин брат.
Я собрала рюкзак, полный нужных вещей, если что, расскажу, что я решила брать.
Спать по ночам нельзя. Трижды налево сплюнь. Если уснешь - не вынырнешь, слишком там хорошо.
Я собрала рюкзак. Я по ночам не сплю. Двадцать два года жду, чтобы хоть кто пришел.


листья в осень на песок упали
по весне - обратно повернули
мы тебя сегодня вспоминали,
только оказалось - помянули.

облака объятия разжали
солнце прочь помятое крадется
мы тебя сегодня провожали
оказалось - больше не придется.

слезы лили ли, ломали лбы ли
только все не верили наивно
мы тебя давно так полюбили,
жалко, что теперь уж невзаимно.

хорошо весной сорить цветами,
по лесу бродить и прыгать в классы
мы тебя сегодня прочитали,
но не знали, что теперь ты классик

и царит такое разнотравье,
и такие лодки на канале...
мы сегодня начали за здравье.
лучше бы вообще не начинали.